Карлик
Этот роман — почти праздник для мизантропов и человеконенавистников, ищущих наиболее острые и беспринципные формы для выражения своей ненависти к миру, своей пресыщенности им. Полным праздником ему мешает быть все же слишком очевидная связь с изящной словесностью и, следовательно, пребывание в определенных рамках. В остальном лучшего и пожелать нельзя. Карлик, от лица которого ведется повествование, в своих описаниях везде пользуется спасительным «я», так что автора книги нельзя заподозрить ни в симпатии, ни в антипатии выдуманному им рассказчику. Этот нехитрый перенос ответственности как будто лишает нарисованные им картины статуса чего-то объективного, хотя читатель, который, увидев в них что-то свое, вознамерится читать книгу до конца, довольно быстро перестанет обращать внимание на незначительную погрешность, вносимую субъективным голосом этого персонажа. Дело не столько в том, что картина, нарисованная карликом, является убедительно реальной, сколько в том, что, начиная с некоторого времени, она становится безличной, существующей отдельно от авторского голоса. Когда неприглядность самой жизни и прямота в ее описании сами по себе становятся почти что избыточными, дополнительные авторские рассуждения на этот счет уже не способны ни усугубить, ни облагородить ее.